Наиболее выдающийся пример конструирования легитимирующей повести об основании города дает нам аугсбургская хронистика. Аугсбургский клирик Кюхлин в своей рифмованной хронике 135 поставил этот швабский имперский город в один ряд с многочисленными итальянскими городами, которые тоже возводили свою историю к троянцам. Одновременно это означало притязание на особо высокое достоинство города, основывающееся на его древнем происхождении. Такая модель конструирования прошлого не являлась спецификой городов: аристократические семьи тоже заказывали себе генеалогии, уходившие как можно дальше вглубь веков. В городской хронистике мы видим примеры соединения этой дворянской традиции с бюргерским самосознанием. Сочетание двух различных сословных моделей памяти мы обнаруживаем и у аугсбургского купца и патриция Петера Эгена, заказавшего Кюхлину перевод на немецкий язык хроники, латинский оригинал которой передал клирику художник Йорг Амман – тот, кто в 1433 г. расписал дом Эгена историческими картинами на тему основания Аугсбурга. Около 100 лет спустя художник Йорг Брой Старший расписал готическую ратушу картинами по эскизам, выполненным гуманистом Конрадом Пойтингером. Ни ратуша, ни эскизы до нас не дошли, но мы знаем из письма Пойтингера к императору Максимилиану I, что на фасаде предполагалось изобразить императоров и королей из династии Габсбургов, причем включая испанскую ветвь 136 .
Сигизмунд Майстерлин заявил, что хроника Кюхлина содержит множество ошибок, и представил собственную историю основания Аугсбурга, в которой троянцы не фигурировали: город, по мнению автора, основали на самом деле винделики – племя, жившее в тех местах, причем так давно, что он уже существовал на момент нападения амазонок 137 . Тем самым утверждалось, что Аугсбург, во-первых, не имеет отношения к бесчестным беженцам-троянцам 138 , а во-вторых – еще старше, чем в версии Кюхлина, то есть даже старше Рима. Хроника Майстерлина имела оглушительный и длительный успех: вплоть до XVIII в. мы встречаем аугсбургские хроники, повторяющие эту версию основания города 139 . Это означало прежде всего притязание Аугсбурга на право стоять в одном ряду со славнейшими из городов мира, хотя об античном прошлом и невозможно было рассказать ничего конкретного. Те, кто читали хроники, практически не имели возможности проверять утверждения авторов, поэтому оставалось принимать их на веру, и чем дольше была история рецепции этих текстов, тем более правдоподобной казалась данная версия основания города, освященная вековой хроникальной традицией. Единственным, кто отказался использовать хронику Майстерлина, был патриций Маркус Вельзер, один из поздних гуманистов 140 , тогда как остальные авторы и в его время, и десятилетия спустя по-прежнему доверяли ей полностью.
Сильно отличается от Аугсбурга случай Берна: мы вообще не обнаруживаем никаких следов используемой для легитимации его статусных притязаний повести об основании города, построенной на поисках максимально древних истоков. Здесь закрепилась версия, что город был основан в 1191 г. герцогом Берхтольдом V Церингеном, и такое происхождение рассматривалось, по всей видимости, как достаточно престижное: хронист Юстингер, задавший стандарт для многих других бернских хроник, явно не считал зазорным начать историю города с конца XII столетия, а не с античных времен. Как и в Аугсбурге, другие авторы воспроизводили эту версию вплоть до XVIII в. 141
Анонимный автор, написавший в конце XVIII в. «Достойные памяти рассказы из истории Гельвеции, главным образом и в особенности о возведении, расширении и росте казавшегося с начала небольшим княжеского городишки Берна», указывал в своем панегирике на то, что Церингены были посланы Богом и, в отличие от Ромула, свой замысел основать город они реализовали, никого не убивая. Еще неоднократно на протяжении хроники подчеркивается инициатива и прямое вмешательство Всевышнего не только в основание, но и в дальнейшие судьбы Берна: автор уже не был связан с гуманистической традицией и рассматривал Рим не столько как пример для подражания, сколько как негативный образец, от которого автор отталкивается в построении «своей» модели.
Другой вариант престижной истории основания Берна, не связанной с древностью, мы видим у пастора Иоганна Рудольфа Грунера, который в 1732 г. опубликовал хронику 142 , где сконструировал родство между Церингенами и Габсбургами, поднимая статус имперского города за счет этой династической связи с императорами Священной Римской империи германской нации.
В зальцбургских хрониках встречается модель, похожая на аугсбургскую: в них основание города приписывалось Цезарю, однако упоминалась и жившая там до прихода римлян местная народность нориков, чем подчеркивалось наличие доримской истории если не у самого города, то у местности, в которой он был построен.
В случае Фройденштадта, основанного, как всем было известно, в XVI в., не было способа сконструировать для города убедительную легенду об античном прошлом, но намек на некую связь с ним все же был сделан в хронике анонимного автора, который не упустил возможности упомянуть о древности соседних с Фройденштадтом городов и о населении, непрерывно обитавшем в Шварцвальде с доисторических времен 143 .
В хронистике Тюбингена конкурировали несколько версий его происхождения. Большинство сочинений начинаются XII в., когда этот город основал пфальцграф; в одной хронике важнейшим событием, положившим фактическое начало тюбингенской истории, названо основание августинского монастыря в 1262 г. 144 , и только в анонимном историческом сочинении XVII в. рассказывается о некоем графе Работоне, якобы служившем императору Титу при завоевании Иерусалима и в благодарность получившем от него около 80 г. земли в районе Тюбингена 145 . Судя по малой распространенности этой версии, восторженного приема она не встретила.
И, наконец, в Вайблингене, где в XVII в. была найдена римская надпись, автор городской хроники Вольфганг Цахер получил благодаря этому факту все основания говорить об античных корнях своего города. Но, поскольку расцвет и надрегиональная значимость Вайблингена пришлись на эпоху царствования Штауфенов, хронист посвятил первые триста страниц своего труда истории императоров вообще и этой династии в особенности, а уже только после этого перешел к истории собственно города, которая на таком фоне получила как античное, так и средневековое славное прошлое.
Завершая типологию городских хроник, выстроенную Бенедиктом Мауэром, мы можем констатировать, что она свидетельствует, с одной стороны, о существовании в ряде случаев связи между этими типами и типами городов, в которых данные произведения создавались, но, с другой стороны, разнообразие слишком велико, а подборка кейсов слишком мала, чтобы данную связь можно было считать всеобщей закономерностью. Как и в случае с формированием архитектурной среды ренессансного города, весьма важную роль в создании образов его прошлого играли личные связи и вкусы представителей правящей элиты, куда наряду с патрициями входили и служащие, не принадлежавшие к аристократическим родам, но пользовавшиеся доверием властей и имевшие доступ к архивным документам и текстам ранее написанных хроник. Городские советы зачастую держали исторические сочинения под своим жестким контролем: объяснялось это не только тем фактом, что манускрипты (порой роскошно отделанные, но не всегда) были преподнесены авторами им в дар, но и тем, что таким способом они осуществляли контроль над памятью о прошлом города: это было составной частью технологии власти, опирающейся на arcana imperii – тайны власти. Подобные практики символического обеспечения суверенитета, будь то в камне или на бумаге, весьма существенны для нашего понимания городской жизни и городской коммуникации в раннее Новое время.